Эдгар По

---

Тому, кому осталось жить не более мгновенья,
Уж больше нечего терять.
Филипп Кино. Атис

Об отечестве моем и семействе сказать мне почти нечего.
Несправедливость изгнала меня на чужбину, а долгие годы разлуки
отдалили от родных. Богатое наследство позволило мне получить изрядное для
тогдашнего времени образование, а врожденная пытливость ума дала возможность
привести в систему сведения, накопленные упорным трудом в ранней юности.
Превыше всего любил я читать сочинения немецких философов-моралистов — не
потому, что красноречивое безумие последних внушало мне неразумный восторг,
а лишь за ту легкость, с какою привычка к логическому мышлению помогала
обнаруживать ложность их построений. Меня часто упрекали в сухой
рассудочности, недостаток фантазии вменялся мне в вину как некое
преступление, и я всегда слыл последователем Пиррона. Боюсь, что чрезмерная
приверженность к натурфилософии и вправду сделала меня жертвою весьма
распространенного заблуждения нашего века — я имею в виду привычку объяснять
все явления, даже те, которые меньше всего поддаются подобному объяснению,
принципами этой науки. Вообще говоря, казалось почти невероятным, чтобы
ignes fatui [Блуждающие огни (лат.).] суеверия могли увлечь за суровые
пределы истины человека моего склада. Я счел уместным предварить свой
рассказ этим небольшим вступлением, дабы необыкновенные происшествия,
которые я намереваюсь изложить, не были сочтены скорее плодом безумного
воображения, нежели действительным опытом человеческого разума, совершенно
исключившего игру фантазии как пустой звук и мертвую букву.
Проведши много лет в заграничных путешествиях, я не имел причин ехать
куда бы то ни было, однако же, снедаемый каким-то нервным беспокойством, —
словно сам дьявол в меня вселился, — я в 18… году выехал из порта Батавия,
что на богатом и густо населенном острове Ява, в качестве пассажира корабля,
совершавшего плаванье вдоль островов Зондского архипелага. Корабль наш,
великолепный парусник водоизмещением около четырехсот тонн, построенный в
Бомбее из малабарского тикового дерева и обшитый медью, имел на борту хлопок
и хлопковое масло с Лаккадивских островов, а также копру, пальмовый сахар,
топленое масло из молока буйволиц, кокосовые орехи и несколько ящиков
опиума. Погрузка была сделана кое-как, что сильно уменьшало остойчивость
судна.
Мы покинули порт при еле заметном ветерке и в течение долгих дней шли
вдоль восточного берега Явы. Однообразие нашего плавания лишь изредка
нарушалось встречей с небольшими каботажными судами с тех островов, куда мы
держали свой путь.
Однажды вечером я стоял, прислонившись к поручням на юте, и вдруг
заметил на северо-западе какое-то странное одинокое облако. Оно поразило
меня как своим цветом, так и тем, что было первым, какое мы увидели со дня
отплытия из Батавии. Я пристально наблюдал за ним до самого заката, когда
оно внезапно распространилось на восток и на запад, опоясав весь горизонт
узкою лентой тумана, напоминавшей длинную полосу низкого морского берега.
Вскоре после этого мое внимание привлек темно-красный цвет луны и
необычайный вид моря. Последнее менялось прямо на глазах, причем вода
казалась гораздо прозрачнее обыкновенного. Хотя можно было совершенно ясно
различить дно, я бросил лот и убедился, что под килем ровно пятнадцать
фатомов. Воздух стал невыносимо горячим и был насыщен испарениями, которые
клубились, словно жар, поднимающийся от раскаленного железа. С приближением
ночи замерло последнее дыхание ветерка и воцарился совершенно невообразимый
штиль. Ничто не колебало пламени свечи, горевшей на юте, а длинный волос,
который я держал указательным и большим пальцем, не обнаруживал ни малейшей
вибрации. Однако капитан объявил, что не видит никаких признаков опасности,
а так как наш корабль сносило лагом к берегу, он приказал убрать паруса и
отдать якорь. На вахту никого не поставили, и матросы, большей частию
малайцы, лениво растянулись на палубе. Я спустился вниз — признаться, не без
дурных предчувствий. И в самом деле, все свидетельствовало о приближении
тайфуна. Я поделился своими опасениями с капитаном, но он не обратил
никакого внимания на мои слова и ушел, не удостоив меня ответом. Тревога,
однако, не давала мне спать, и ближе к полуночи я снова поднялся на палубу.
Поставив ногу на верхнюю ступеньку трапа, я вздрогнул от громкого гула,
напоминавшего звук, производимый быстрым вращением мельничного колеса, но
прежде чем смог определить, откуда он исходит, почувствовал, что судно
задрожало всем своим корпусом. Секунду спустя огромная масса вспененной воды
положила нас на бок и, прокатившись по всей палубе от носа до кормы, унесла
в море все, что там находилось.
Между тем этот неистовый порыв урагана оказался спасительным для нашего
корабля. Ветер сломал и сбросил за борт мачты, вследствие чего судно
медленно выпрямилось, некоторое время продолжало шататься под страшным
натиском шквала, но в конце концов стало на ровный киль.
Каким чудом избежал я гибели — объяснить невозможно. Оглушенный ударом
волны, я постепенно пришел в себя и обнаружил, что меня зажало между
румпелем и фальшбортом. С большим трудом поднявшись на ноги и растерянно
оглядевшись, я сначала решил, что нас бросило на рифы, ибо даже самая буйная
фантазия не могла бы представить себе эти огромные вспененные буруны, словно
стены, вздымавшиеся ввысь. Вдруг до меня донесся голос старого шведа,
который сел на корабль перед самым отплытием из порта. Я что было силы
закричал ему в ответ, и он, шатаясь, пробрался ко мне на корму. Вскоре
оказалось, что в живых остались только мы двое. Всех, кто находился на
палубе, кроме нас со шведом, смыло за борт, что же касается капитана и его
помощников, то они, по-видимому, погибли во сне, ибо их каюты были доверху
залиты водой. Лишенные всякой помощи, мы вдвоем едва ли могли предпринять
что-либо для безопасности судна, тем более что вначале, пораженные ужасом, с
минуты на минуту ожидали конца. При первом же порыве урагана наш якорный
канат, разумеется, лопнул, как тонкая бечевка, и лишь благодаря этому нас
тут же не перевернуло вверх дном. Мы с невероятной скоростью неслись вперед,
и палубу то и дело захлестывало водой. Кормовые шпангоуты были основательно
расшатаны, и все судно было сильно повреждено, однако, к великой нашей
радости, мы убедились, что помпы работают исправно и что балласт почти не
сместился. Буря уже начала стихать, и мы не усматривали большой опасности в
силе ветра, а напротив, со страхом ожидали той минуты, когда он прекратится
совсем, в полной уверенности, что мертвая зыбь, которая за ним последует,
непременно погубит наш потрепанный корабль. Но это вполне обоснованное
опасение как будто ничем не подтверждалось. Пять суток подряд, — в течение
коих единственное наше пропитание составляло небольшое количество пальмового
сахара, который мы с великим трудом добывали на баке, -наше разбитое судно,
подгоняемое шквальным ветром, который хотя и уступал по силе первым порывам
тайфуна, был тем не менее гораздо страшнее любой пережитой мною прежде бури,
мчалось вперед со скоростью, не поддающейся измерению. Первые четыре дня нас
несло с незначительными отклонениями на юго-юго-восток, и мы, по-видимому,
находились уже недалеко от берегов Новой Голландии. На пятый день холод стал
невыносимым, хотя ветер изменил направление на один румб к северу. Взошло
тусклое желтое солнце; поднявшись всего лишь на несколько градусов над
горизонтом, оно почти не излучало света. Небо было безоблачно, но ветер
свежел и налетал яростными порывами. Приблизительно в полдень — насколько мы
могли судить — наше внимание опять привлек странный вид солнца. От него
исходил не свет, а какое-то мутное, мрачное свечение, которое совершенно не
отражалось в воде, как будто все его лучи были поляризованы. Перед тем как
погрузиться в бушующее море, свет в середине диска внезапно погас, словно
стертый какой-то неведомою силой, и в бездонный океан канул один лишь
тусклый серебристый ободок.
Напрасно ожидали мы наступления шестого дня — для меня он и по сей час
еще не наступил, а для старого шведа не наступит никогда. С этой поры мы
были объяты такой непроглядною тьмой, что в двадцати шагах от корабля
невозможно было ничего разобрать. Все плотнее окутывала нас вечная ночь, не
нарушаемая даже фосфорическим свечением моря, к которому мы привыкли в
тропиках. Мы также заметили, что, хотя буря продолжала свирепствовать с
неудержимою силой, вокруг больше не было обычных вспененных бурунов, которые
сопровождали нас прежде. Везде царил только ужас, непроницаемый мрак и
вихрящаяся черная пустота. Суеверный страх постепенно овладел душою старого
шведа, да и мой дух тоже был объят немым смятеньем. Мы перестали следить за
кораблем, считая это занятие более чем бесполезным, и, как можно крепче
привязав друг Друга к основанию сломанной бизань-мачты, с тоскою взирали на
бесконечный океан. У нас не было никаких средств для отсчета времени и
никакой возможности определить свое местоположение. Правда, мы ясно видели,
что продвинулись на юг дальше, чем кто-либо из прежних мореплавателей, и
были чрезвычайно удивлены тем, что до сих пор не натолкнулись на обычные для
этих широт льды. Между тем каждая минута могла стать для нас последней, ибо
каждый огромный вал грозил опрокинуть наше судно. Высота их превосходила

• Tweet

Страницы: 1 2 3